 |
Страница Владимира Ковальджи .. |
 |
СТИХИ |
| 1. Навстречу чуду // 2. Маше // 3. Под дождем // 4. От лица // 5. Школа поэзии | |
ДЕТСКИЙ СТИШОК НА РОЖДЕСТВО Рождество Христово. В храме Я стою, прижавшись к маме. Иисус Младенец спит, И над ним звезда горит… Вдруг во все колокола Колокольня бить пошла. Я прошу вас, не звоните И Младенца не будите! Ведь и так немало слез За людей прольет Христос… КЕНТАВР Рыдающий кентавр Сорвал венок и бросил, Копытом топчет лавр И всех богов поносит, Несется сквозь чащобу, Кусты ломая с хрустом, Торопится он, чтобы Увидеться с Прокрустом И лечь к нему на ложе Среди кровавых тел. Прокруст ему поможет — Он мастер этих дел! Пусть буду страшен видом, — Я не раскаюсь в том: Быть лучше инвалидом, Но не полу-скотом. А та, что украшала Венком полу-коня И звонко хохотала, Узнает ли меня? * * * Чемоданы стояли в прихожей, На надгробия смутно похожи. Мы с тобою не станем моложе, В эту реку уже не войти. Чемоданы стояли у двери, Как хозяина ждущие звери. Мы с тобою друг другу не верим, Мы с тобою чужие почти. Чемоданы в прихожей стояли, Как солдаты, готовые в бой, Понимая уже, что едва ли Мы увидимся снова с тобой. ПАРОДИЯ НА ВЕРТИНСКОГО В моем серванте за стеклянной дверкой Меж чайной парою и табакеркой Фарфоровый щенок на трех ногах. Я уронил его и горько плакал Над мною искалеченной собакой. Поныне моя совесть нечиста, Поныне она ранит своим жалом: Поаккуратней быть что мне мешало? Фарфор так хрупок — разве я не знал? И вот с тех пор, хотя я обижал, И предавал, и делал больно многим, Я плачу только о щенке трехногом, Которого в руках не удержал. Козьма Прутков ИЗ НЕИЗДАННОГО * Я к вам, мои соратники-пииты, Взываю ныне; мой совет таков: Не следует публиковать стихов, Которые не станут знамениты! * Для удобренья розам Нужна зола с навозом, Так для развитья мозга Весьма полезна розга. * Затем и сделали оглоблю, Чтоб лошадь шла, куда потребно, А не куда ни попадя плелась. Сему я смело уподоблю Народ и власть. * Извозчик грязно матерится, Его природа такова; Пииту ж бранные слова Никак не могут пригодиться! * Тяжело в ученьи — легко в бою. Тяжело в мученьи — легко в раю. * * * Персик, сорванный зеленым где-то за морем на юге, долго зрел, пока добрался до январской нашей вьюги. Я несу его по снегу, закрывая шапкой уши, я несу его любимой, самой милой, самой лучшей. Сладкий сок течет потоком по губам твоим прекрасным, персик в счастье превратился, он был сорван не напрасно. Всё его предназначенье было в том, чтобы сегодня ты сказала «Оставайся, оставайся у меня». А теперь у нас две дочки, и их пухленькие щечки от январского морозца словно персики горят. ЗИНКИНА ПЕСЕНКА Бабье лето — это осень, Не обманываюсь зря, Мне уже не двадцать восемь (Это мягко говоря). Улетают птичьи стаи, Растворяясь в вышине. Жёлтый с красным зажигают Светофоры клёнов мне. Одинокая дорожка Стала скользкой и сырой. Мне любви, любви немножко Очень хочется порой. Наплевать, что вскоре бросит; Два напишем, три в уме. Бабье лето — это осень, Предисловие к зиме. Из Рея Джессела и Синтии Томпсон Пожалуйста, молю — на это раз Пусть это не окажется любовью. Нет силы ни для счастья, ни для боли. Когда-нибудь, но только не сейчас! Я не могу позволить охватить Осколки сердца снова этой дрожью. Не без причин я стала осторожней... Любовь, прошу — позволь мне не любить! Пусть это будет чем-нибудь совсем Другим — весенним ветром, шуткой чувства, Луны-старухи ведьминым искусством, Снежинок танцем, — я не знаю чем, Но только не любовью. Эта дверь Когда-нибудь, быть может, отворится, И сердце вновь любовью загорится. Но не теперь. Хотя бы не теперь. ПРОРОК То умоляя, то пугая И начиная всё опять, Я превратился в попугая, Мне впору в цирке выступать. Китай, Америка, Европа Смеяться будут надо мной, Пока всемирного потопа Не будут смыты все волной. Почти во всём подобен Ною, Есть лишь отличие одно: Ковчега я себе не строю И, как и все, пойду на дно. * * * В зелёном снегу у аптеки Лежала пурпурная роза В смертельных объятьях мороза. А выше пятью этажами С бокалом вина и в пижаме Стояла она у окна. И не было в ней сожалений, И плакать почти не хотелось. Красивая окаменелость В пижаме с бокалом вина. * * * Забудь меня, забудь, как забывают сон, Оставивший в душе лишь смутную тревогу, Забудь меня, забудь, как забывают дом Зеленые юнцы, отправившись в дорогу. Забудь меня, забудь, как ноты пианист, Который пьёт уже подряд восьмые сутки, Забудь, как меж страниц кленовый красный лист, Как забывают зонт и несмешные шутки. Пусти меня, пусти, как отпускают птиц, Как отпускаем мы тех, кто уже не с нами, Как отпускает грех седой священник в храме, Как детские мечты — забудь и отпусти. * * * Красивому, как бог, скажи, что он красив. А вдруг он и не знал? А вдруг ты первый в мире, кто не решил, что он и так всё знает сам? Скажи, что он красив, что дважды два — четыре, и что от облаков щекотно небесам. Поверь, он не уйдёт и не закроет уши, не промолчит в ответ, как будто он оглох — он счастлив будет, что не зря он продал душу, чтоб кто-нибудь сказал, что он красив, как бог. УЛИЦА Вся улица — музей. В оконных рамах развешаны рядочками картины: Цветы, цветы... порою — кучи хлама (художники, наверное, кретины). Встречаются отдельные портреты детей и стариков, а также кошки и в профиль, и анфас — приоритеты здесь рифмой обусловлены «окошки». В музее днём бывает очень тесно, но, впрочем, только днём здесь интересно, а ночью тут — лишь «Чёрные квадраты», что круто, может быть, но скучновато. МУЖСКОЙ РОМАНС Не принимай меня всерьёз, Не делай детскую ошибку, Я заслужил твою улыбку, Но не заслуживаю слёз. И пусть апрельские ветра Напрасно голову не кружат, Я был необходим вчера, Но завтра вряд ли буду нужен. Я не сюжет, я эпизод, Который мы уже прожили, Который помнить будем или Забудем, если повезёт. МОНЕТКА У меня было два варианта, и оба ужасны, Я не знал, как мне быть, и подбросил монетку. Она Укатилась под шкаф. Я искал с фонарем, но напрасно. И тогда я решил, что мне помощь её не нужна. Выбор сделал я сам, и «что было бы, если бы» — тайна, Письмена незнакомые на прошлогоднем снегу. Но спустя сорок лет я её обнаружил случайно, Только вспомнить, что значила решка, уже не могу. ПАРИЖ (песенка) Поезда идут в Париж Каждый день исправно. От себя не убежишь, От тебя — подавно. И поэтому они При любой погоде, Зажигая все огни, Без меня уходят. Не смотрю я им вослед, Ведь вполне возможно, Что Парижа вовсе нет — Разобраться сложно. C’est La Vie, такая жисть, Oh Mon Dieu, о Боже. Мы с Парижем обойтись Друг без друга можем. Ты в глаза в мои глядишь, Обнимаешь плавно. От себя не убежишь, От тебя — подавно. МАТЕМАТИЧЕСКОЕ С погодой может всякое случиться. Куда-нибудь без зонтика пойдя, Ты опытно рискуешь убедиться В дискретной непрерывности дождя. А то, что кардинальное число Равно нулю у множества дождинок, Пока что никому не помогло, Кто весь промок от шляпы до ботинок. ПОДРАЖАНИЕ ЗАДОРОЖНОЙ Снег. Смех. Дрожь. Он кажется и себе самому, и ей остроумнее, чем сам Терри Пратчетт. Торт, крем, нож. Треугольник вписан в тарелку так, что учебник геометрии от зависти плачет. Ночь. Секс. Ложь. С крыши дома напротив упала сосулька, вонзившись в дебелую плоть сугроба. Свет. Дверь. Что ж. Можно сказать, что не виноват никто, а можно - что виноваты оба. * * * Под снежной кашей гололёд, иду со скоростью улитки. Ступеньки. Что за идиот придумал мраморные плитки полировать как зеркала в российском климате холодном? Ну ладно, кое-как взошла... В торговом центре новомодном сияют тысячи гирлянд вокруг рекламных транспарантов — сегодня стал наш фатерлянд не хуже прочих фатерляндов. Подарки всем на Новый Год приобрести проблемы нету — гони лишь звонкую монету, и всё твоё! И только вот под снежной кашей гололёд забыть не даст, в какой стране ты. ЗАВЕЩАНИЕ КОЗЬМЫ ПРУТКОВА Поэт! Когда, раздавленный толпой, Несущейся зачем-то и куда-то, Останешься один — лежи и пой Сквозь слёзы, но желательно без мата. А хоть и с ним. Для слов ты — господин, Друг с другом их венчающий навечно. Поэтому сквозь слёзы пой беспечно: Безумен мир, нормален ты один. И не страшись ни яда, ни копья — Убийцы плоти над душой не властны; Опасен для поэта только Пафос — Беги его и не пиши, как я. СТИХИ «ВЛАДИМИРА СВИРЕЛИНА» На радио «София», где я вел передачи и работал выпускающим редактором, был замечательный автор — Георгий Мосешвили, большой любитель и знаток эмигрантской литературы, ведущий программы «Русская аргонавтика». Однажды мне очень захотелось его вполне серьезно разыграть. С подставного адреса электронной почты я написал письмо на собственное имя (на редакционный адрес) такого содержания: Здравствуйте, Владимир Кириллович! Меня зовут Татьяна, я постоянная слушательница христианского канала. Особенно мне нравятся передачи, которые ведете Вы, Сергей Суворов, о. Владимир Лапшин, Георгий Мосешвили и Борис Любимов. Большое вам всем спасибо! У меня есть к Вам просьба: передайте, пожалуйста, Георгию Мосешвили несколько стихов моего родственника Владимира Свирелина (он брат моего прадеда), которые чудом сохранились и попали ко мне. Он оказался в эмиграции в 21 году (служил у белых в чине прапорщика). Умер от чахотки в Марселе в 24-м. До последнего времени ничего этого не было известно, но вот недавно внучка его друга (которому он оставил несколько своих бумаг), побывав в России, разыскала меня и отдала их. Конечно, я понимаю, что он не был большим поэтом, и эти стихи врядли пригодятся Георгию для передачи… Но, может быть, это интересно – ведь такого имени не знает никто, а мне кажется, что проживи он не 26 лет, а больше, то кто знает… некоторые строчки меня очень тронули. Татьяна Свирелина К письму были приложены такие стихи: Владимир Пахомович Свирелин (1898 – 1924) * * * До хрипоты, до тошноты, до боли, до тьмы в глазах и до кишечных колик кричим, орем, вопим, визжим: — Доколе?! А надо просто взять и выйти в поле, — начать пахать... (лето 1917) * * * Уйдя от петли и пули, Казалось бы — всё равно; Но Пасху встречать в Стамбуле? Нет, это уже не смешно… Зачем я ушел от пули И жить мне еще дано — Чтоб Пасху встречать в Стамбуле? Но это уже не смешно… (1921) * * * Я проехал две трети Европы, Только всё это — как бы во сне, А реальны — таежные тропы Или буйство степей по весне. Ни Стамбул, ни Белград, ни Монако Не печалят, не жгут, не манят; Я — не я без России. Однако, И Россия не та без меня! (1922) ПИСЬМО НИКОМУ Здравствуй! Хоть тебя и нету, — Адресата, то есть. Не прошу я и ответа: Моей жизни повесть Подошла уже к финалу, Очень близкому к началу… Впрочем, мне роптать негоже — Я в России смерти Избежал сто раз. Но, Боже! Скучно мне, поверь Ты! Скучно, в самом деле, Подыхать в Марселе… (1924) Георгий заинтересовался и попросил передать, что обязательно использует стихи в программе, и хотел бы узнать о Свирелине еще хоть что-нибудь. Ответ пришел на следующий день: Здравствуйте! Очень приятно, что посланное мной может пригодиться. К сожалению, о судьбе В. Свирелина могу рассказать довольно мало. Известно, что наш род идет от мелкопоместных дворян Калужской губернии. В. Свирелин учился в каком-то военном училище, уже к 19 годам был то ли прапорщиком, то ли еще каким-то небольшим чином – кажется, в артилерии. После революции его пути с братом (моим прадедом) разошлись – они оказались, как говорится, “по разные стороны баррикад”. До недавнего времени известно было только то, что он умер во Франции в 1924 году. И вот пол-года назад, как я уже писала, внучка его сослуживца передала мне несколько бумажек, которые В. Свирелин ему оставил. Кроме пяти маленьких стихотворений, там еще есть несколько рисунков и разрозненных записей. Вот, посылаю еще один его стих, а больше добавить, увы, нечего. * * * Мне нашептывал бес: “Попроси — и Я исполню желанье. Ну же! Ты окажешься вновь в России, Ты там будешь любим и нужен! Подпиши только каплей крови, Чтоб на душу имел я право…” Я поднял удивленно брови, — Что за чушь ты несешь, лукавый? Та страна, что звалась Россией, Умерла от холеры красной. На могилу цветов снеси ей, А меня не тревожь напрасно. (1923) И вот в одной из ближайших передач Георгий заинтриговал слушателей, что сегодня состоится открытие никому не известного имени. В конце передачи он познакомил их с данной перепиской, добавив от себя примерно следующее: “Дорогая Татьяна! Вы пишете, что Владимир Свирелин “не был большим поэтом” — и в этом я позволю себе не согласиться с Вами. Мне кажется, что был! Во всяком случае – мог быть, не погибни он столь молодым”. Затем он очень хорошо (а Георгий всегда прекрасно это делал) прочитал все пять стихотворений. Конечно, я вскоре “раскололся” и был чуть не убит... Остался я жив, наверное, только потому, что разыгрывал вполне всерьез, пытаясь действительно представить себе вот такого молодого человека, одного из многих в те трагические годы… И Георгий это понял. PS. Мистификация осталась в прошлом, но ее персонаж продолжает иногда писать стихи: * * * Марсельская, простите, проститутка, меня увидев, очень удивилась — неужто у него довольно денег, чтоб ночь ее искусства оплатить? Ей было невдомек, что трое суток я ничего не ел, и подошел к ней, чтоб попросить три франка. Или пять. Вы скажете: «Ах, фу! У проституток просить на хлеб? Ну, это ль не предел?» Но почему вы так решили? Значит, воспользоваться платною любовью, по-вашему, моральней, чем просить три франка у ее портовой жрицы? Она мне подала. И я пошел, взял хлеба и уселся на скамейку с чудесным видом на марсельский порт; и как я ел — кусочек за кусочком, грех за грехом ей всё прощал Господь. (1924) * * * Разживусь сухарями
чёрствыми,
Попируем
да пообщаемся,
До России считаем
вёрсты мы,
Но со счёта всегда
сбиваемся.
Степенями кичась
учёными
Иль мундирами
золочёными,
Но с сердцами от горя
чёрными,
Бесполезными
и никчёмными,
Без отечества
и без отчества
Превращаемся
в одиночества.
(1924)
|
|
